Комната в пыли.
Магистр света, темная ночь,
мраком одета книга моя.
Чертов рассвет, дай мне превозмочь
силу мысли и скорость огня...
Потушили свет, задвинули шторы,
железо рубит серый бетон.
Возможно и треснет, а может и скоро
мой запылившийся жетон...
Сгорел фонарь, погасли огни...
Моя комната вся в пыли.
Книги разбросаны, а перья откинуты,
и рисунок виден темноты...
Узор на щеках, узоры на стеклах,
а даже пыль моя не
промокла.
Фоторамки лежат
разбитые,
вещи скинуты на плед.
Лампочки темнотой словно убитые,
и от книги на стуле останется след.
Странное чувство не каприза.
Словно на небе и света не было.
В комнате как будто не существует жизни,
как будто невидима под тяжким небом.
Странные медленные темные дни...
А моя комната вся в пыли...
А мои лампочки все откручены,
а книги перестали мучиться..
Замер город.
Замерзли огни...
А моя комната вся в пыли....
У обугленного старого дерева...
Я сижу у обугленного старого дерева,
Держусь за кривую почерневшую ветку.
Остались только остатки коры сухой мне
На угольных руках обожженной клетки.
Руки почему то пытаются гнуть негнущийся металл,
Одинокий ворон летает, усложняя муть.
Я знаю, он мечтает и всегда мечтал
Впиться клювом в мою мертвую грудь.
Земля треснула на миллионы трещин.
Поле разума. Поле кровавой славы.
Воздух спертый, и мне не легче.
Руки коснулись живучей красной лавы.
Ни крика, ни боли, ни жестокого стона.
Так надо. И безразличный взгляд в пустыню.
Вот мой дом, в котором нет дома.
Вот мой ад, который никогда не покину.
Грудь моя прижалась к остаткам коры,
Твердое мое, дерево разума.
Ноги сами оттолкнулись от земли,
Которыми недавно были завязаны.
Шаг. Ещё. Верх окаменел.
Воздух тяжелее. Совсем другой.
Последний сухой лист с дерева слетел.
Еще шаг, я сорвалась ногой.
Раз, два. Я на темном пике.
Пальцы окорябаны, глаза в темной саже.
Я зашиваю себе рот темными нитками.
Теперь моё тело ничего не скажет.
Я, единственно, вожу жилистым пальцем по воздуху,
Сухая земля видит мои четкие знаки.
Ветра нет, чтоб трепать мои волосы.
А я засну. Ведь я живу и без страха.
|
Откровение.
Зажим моих легких, струя желтых целлофановых.
Капли слез горьких, крылья обсидиановых.
Мой последний путь был изорван булавкой.
Там далеко. Треск и шипение. Давка.
Мой поднятый подбородок, соленый привкус на губах.
Жить Не Жить В Антимирах.
Зеркало лжет. Зелень серая вяжет.
На руках плесень не подскажет.
Горькость рисует подсознательный пластик.
Бито. У меня каре козырной масти.
Голова на столе, подбородок двигается.
Билеты проданы, не разыгрываются.
В руках сжимаю объемный звук,
Ты не видишь. Ты близорук.
Извиняйте, засыпаю.
Я выливаю святую воду из пластиковой бутылки.
Я пью из грязного источника. Развилка.
Этот выбор правилен. Даже верен.
Это завязанное железом моё Откровение.
Линия отрыва.
Зеницы окаМоя рука трясется.
Скрип двери, шелест придорожных листьев.
Пронзающий холод каменных башен.
Там страх, и мне не страшно.
На меня смотрят миллионы глаз.
Не кричу, камни в них бросаю.
У меня сотни рук и спящих фраз.
Распятие голоса, знаю,
Кресты душат меня, хриплым стоном.
Заложники небес, шатких замков.
Зенитных светил как я миллионы,
А заходящих как я - мало.
Ржавый металл, играем лучами.
Закрыть, открыть, крик мой красный.
Серебряное стекло, сжатые в кулак яблоки.
Обгрызанный конец карандаша говорит уже готов.
Валяющийся дождь, сырая система.
Копи, пики, пушки, смех голубей.
Мятая, Сжатая. Скомканная анафема
Помятых, Рваных и Глупых Людей.
Я здесь, или мне это сниться?
Я кричу шелестящим от смрада шепотом.
Они на меня надвигаются с каждым отступлением.
Грязи нет под копытным топотом,
По резкой, а также размытой границе пунктира.
Жестоко. Захлебнуться. Песнопение.
Сжатые книги объемного мира.
Точка падать, точка кипения.
Захлебнуться, глупо, харизматично, алмазно.
Мир жует себя на грани срыва.
Где ножницы? А где резать надо?
Там где пунктир, где линия отрыва.
|